Очерки-воспоминания детей из блокадного Ленинграда. Людмила Хорева

Очерками-воспоминаниями детей из блокадного Ленинграда, волею судьбы оказавшимися в нашем городе, мы открываем мемориальную рубрику, посвященную 75-летию Победы в Великой Отечественной войне.
 
Цифры и символы блокады

125 граммов хлеба

Время с 20 ноября по 25 декабря 1941года – самое голодное в блокадном Ленинграде. Солдатам на передовой полагалось по 500 граммов хлеба в день, рабочим горячих цехов –  по 375 граммов, остальным труженикам – по 250. Служащим, иждивенцам и детям выдавалось всего по 125 граммов.

872 дня

Блокада города на Неве длилась 872 дня – с 8 сентября 1941-го, со дня захвата немецкими войсками города Шлиссельбурга, и до 27 января 1944-го,  когда над Ленинградом прогремел праздничный салют.

Прорыв и освобождение

Полная блокада Ленинграда продолжалась до 18 января 1943 года. В этот день в ходе операции «Искра» советские войска Ленинградского и Волховского фронтов в ожесточенных боях освободили Шлиссельбург от гитлеровцев. Эта победа дала возможность создать сухопутный коридор, который соединил осажденный город с остальной страной. До этого в город доставлялись продукты и топливо по льду Ладожского озера – это была «Дорога Жизни».

630 000 человек

На Нюрнбергском процессе советский обвинитель озвучил, что за 872 дня блокады в Ленинграде погибли 630 тысяч человек. Но жертв в разы больше – около полутора миллионов, уверены историки. Большая часть ленинградцев умерла в первую, суровую блокадную зиму 1941/1942 годов, когда столбик термометра опускался до минус 32 градусов, отопления в домах не было, а еды не хватало.

Стук метронома

Звук метронома – ещё один символ блокады. Его методичный стук из полутора тысяч, установленных на домах и столбах громкоговорителей, был сигналом к действию: быстрый ритм означал начало воздушной атаки, медленный – отбой.

Кошки

По некоторым данным, несколько тысяч кошек привезли в город из Ярославской области, и из Сибири для борьбы с грызунами, полчища которых подъедали без того скудные запасы продовольствия и переносили инфекционные заболевания. С их появлением это прекратилось. В благодарность горожане установили пушистым помощникам памятники – бронзовых кота Елисея и кошку Василису.

Людмила Хорева: горбушка – это праздник

Людмиле Федоровне Хоревой было шесть лет, когда начались обстрелы Кировского района Ленинграда. Всех кого могли – больных, женщин и детей вывезли в глубину города. Они с мамой оказалась в коммуналке, в Петроградском районе. Их разместили в большой кухне с печью, которая не топилась, и на которой лежала обессиленная и очень голодная девочка.

– Хорошо помню, как мама, согревая печь, сожгла альбом с фотографиями... Воды тоже не было. Помню, как нас будоражил запах хлеба из коридора, когда открывалась входная дверь. Этот запах я буду помнить всегда. Пить хотелось постоянно, доходило до того, что приходилось пить мочу. Мешочек с засохшим кусочком хлеба висел у мамы под кроватью, она его берегла. Когда голод становился невыносимым и я просила кушать, она давала мне маленький кусочек.

Не знаю, с кем мы жили в этом доме, мы, практически, не выходили и не видели друг друга. Помню только соседку тётю Катю. Большую часть времени я просто лежала, сил не было. Отчётливо запечатлелось в памяти, как не торопясь, по полу шла крыса и шнурок хвоста за ней. Она вертела по сторонам мордочкой.

Однажды тётя Катя поставила меня на подоконник кухонного окна и тихо сказала: «Смотри, доча, и запомни. Это мама твоя». Я гляжу вниз, там сани, а на них что-то накрыто чёрным. Никогда это не забуду.

Мой первый детский дом

После смерти мамы тётя Катя отвела меня в детский дом № 65. Ей было тяжело за мной ухаживать. Напротив детского дома находилась одноэтажная столовая. В ней была клетка с птицей, и она нас отвлекала, то ли от голода, то ли от горя... Но было приятно. А что ели, я этого не помню. Помню ужин, когда приехали сюда, в Переславль, это был чай с кусочком чёрного хлеба и больше ничего.

В Ленинградском детском доме мы пробыли недолго. В Переславль приехали в апреле 1942-го. Помню, как нас вывозили из Ленинграда по Ладоге на катере, потом на поезде. К катеру был приставлен трапик, шириной в две доски, а у борта катера кто-то из взрослых нас подхватывал и переваливал через борт. Кто-то кричал, кто-то плакал, кто-то упал в воду. А в небе чётко виднелось перекрестие прожекторов, которые вели и ослепляли пилота  маленького самолёта, чтобы он нас не уничтожил…  

Детдом на Ботике

После долгих дорожных мытарств Люда оказалась в детском доме, который располагался  на территории усадьбы «Ботик». Рядом был ещё один детский дом. Всего в Переславле их было семь. Девочка часто болела ангиной и регулярно лежала в изоляторе. Непреодолимое чувство голода, заставляло её участвовать в набегах на огород, чтобы сорвать кочан капусты и наесться. Детвора надевала пальто, закрываясь им с головой, смотрели в щёлочку, чтобы никто не узнал, и их не наказали: пальто у всех были  одинаковые.

– Запомнила наши игры на Ботике. Мальчишки все время старались перехватить мяч, с которым играли девочки, чтобы сразиться в футбол. Ещё брали обыкновенное полено, клали на него доску пошире и прыгали. На один край прыгнул, другой подлетел. Кто первый слетит с конца доски – уходит, встает следующий из очереди. Были и качели. Потом велосипед привезли. Нам он не доставался, катались мальчишки, так и не научилась ездить на велосипеде. Коньков, которые верёвками к валенкам привязывались, было пять пар, тоже в очередь за ними стояли. А катались так: цеплялись за сани на дороге.  Извозчик кричит, ругается, а отцепить сам не может, верёвка натянута.

Самое памятное чувство – голод   

В домах, где жили ленинградские дети, было тесновато. Играли на полу в спальнях, сюда же вносили столы, и ученики разных классов принимались за уроки. Малышне шуметь, играть и разговаривать, в это время, было запрещено. Девочка внимательно слушала и запоминала то, что разучивалось старшими, и  к первому классу уже знала таблицу умножения до 7, читала и писала. Четыре класса начальной школы Люда закончила в Веськово.

– В наш детский дом на Ботике своих дочерей, Нину Владимировну и Альбину Владимировну, направила директор Веськовской школы Прасковья Григорьевна Знаменская. Нина была медиком, а Альбина – воспитателем. Им было сказано: «Это дети – ваше дело их спасать». И они постоянно были с нами. Хорошо помню, как во время  ангины кто-то из нянечек с кружкой уходил в Веськово за молоком. Его кипятили с маслом и давали мне. Так лечили.

Самое памятное чувство того времени – это чувство голода. Горбушка в обед или завтрак – это был праздник, она посытнее и чаще всего доставалась самому сильному мальчишке. Помню, как бегали в лес за ягодами, случалось, что наедались и волчьей ягодой, не зная, что она несъедобная. После этого с расстройством желудка попадали в зарбарак. Думала, сейчас и не знают такого слова, оказывается, помнят.

Не забуду мальчишку – Вовку Шишкина. Приехал за ним отец после войны, а сын-то к нему и не идёт. Говорит, если есть у тебя буханка хлеба, пойду, а отец плачет, у него только половина буханки…

После семилетки в педучилище

После 4-го класса, Людмилу Хореву перевели в детский дом № 92, он находился на улице Свободы, где сейчас спортивная школа. Успешно окончив семилетку, она мечтала поехать на учебу в Ленинград, но получила направление в переславское педучилище. Туда же поступили ещё шесть детдомовских. Среди них была финка Катя Майнен, с которой до последнего времени Людмила Федоровна вела переписку.

Педучилище она закончила с отличием и поступила в Ярославский пединститут на факультет русского языка и литературы. Но после первого курса поняла, что ей, совершенно не умеющей обращаться с деньгами (этому их в детдоме не учили), без работы не прожить. Поскольку имелся диплом об окончании педучилища, она пришла в областной отдел народного образования и попросила направить её на работу. Людмиле предложили место заведующей детским садом в Ростовском районе. Но она, не имея опыта, испугалась столь высокого поста и отправилась… на Камчатку.

Камчатка – край земли

– Добиралась семь дней поездом, потом ещё три дня на «Ильиче», это теплоход такой, до Петропавловска-Камчатского. В местном гороно меня отправили на крайний север Камчатки, где жили коряки и эвены. Поселили в доме, в котором вместе со мной жили три человека. В нём была одна комната и коридор. Печь-буржуйка стояла в комнате. Сначала думала, сколько везде валяется сухих дровишек и никто не подбирает, а оказалось, это оленьи рога. Спала поначалу в «кукуле» – мешке из толстой зимней оленьей шерсти. Вместо подушки были торбоза, это обувь из оленя.  

Камчатка удивительный край, я видела и пургу, и сильные ветра, которые могли повалить и понести. Двери в домах там открываются только вовнутрь. Ведь если снегом занесёт, то не выйдешь, и никто знать не будет.

Долгий путь домой

Отца, Ивана Михайловича, я не помню, он ушёл на войну сразу, когда мы переехали в Петроградский район. Мне хотелось его найти. После первого курса института, на  каникулах, поехала в Ленинград. Кто-то сказал, что его видели, дали предполагаемый адрес, проводили до дома, где видели моего отца. Вахтёр сказал, что я очень похожа на мужчину, которого ищу. Поднялась на пятый этаж, села на ступеньку передохнуть, и вы знаете, так мне стало худо, горло перехватило. Я поняла, что не смогу ни представиться, ни спросить ничего. Посидела, поплакала, и вниз. Больше я его не искала. Понимала, что у него другая жизнь, другая семья…  

Прожила я на Камчатке 34 года, потом решила вернуться, но не в Ленинград, где бы мне всё напоминало о страшном блокадном времени, а в Переславль, который я считаю своей малой родиной. Здесь я с 1995 года, мне уже восемьдесят пять. Педагогический стаж – 51 год (на Камчатке год за полтора шёл), пенсия достойная, родным помогаю, у меня уже правнук, Мишенька,  подрастает…

Ирина Теплицкая
Владислав Ермаков