Блокадный Ленинград – боль моей души

Ленинград, Ленинград, Ленинград!
Да прославится хлеб его черствый,
и безмолвье ослепших громад,
и дыханье крутых баррикад,
и людей непрощающий взгляд,
и сердец возмужавших упорство.
                                      Маргарита Алигер


Красной нитью через весь наш эмоциональный разговор, в котором были и смех и слезы, прошла горечь обиды моей 82-летней собеседницы на безрадостное детство в приемной семье. Ей, вырванной из привычной жизни и потерявшей родных, увезенной, как казалось, на край земли из Ленинграда, так не хватало любви и тепла приёмных родителей…  

– Когда меня удочерили, то сменили отчество и фамилию, Ольги Александровны Троицкой больше не существовало, стала я Ольга Серафимовна Федосеева, теперь по мужу Аксёнова.

Родилась я в Ленинграде, и жила на Колпинской улице, в десятом доме. Семья у нас была большая. Мама, папа, братья Владимир и Николай, сестра Валя и я. Отец мой был уроженец Ярославской губернии, а мама из Ивановской области. Когда началась война, мне было четыре года, папу забрали на фронт. Позже я узнала, что вся моя семья числится в списках умерших: мама с братьями и сестрой умерли в Ленинграде, а я считалась без вести пропавшей.

О блокадном Ленинграде я мало что помню: 1941 год, папа везёт меня на саночках, а вокруг на улице лежат тела погибших. Я не понимала, что творится. Ещё помню, как взрослые собирались возле сараев у дома, неподалёку от арки, и о чём-то возбуждённо беседовали. Нам, детям, ничего не рассказывали, хотя было понятно, что люди напуганы.

Вспоминаются голод и холод. Немец бил по городу очень сильно, многие кричали от страха. Как-то вышла из дома, на улице было так тихо, а потом стали раздаваться страшные удары, фашисты на город сбрасывали бомбы. Нас выстроили в шеренгу и отправили в бомбоубежище. Куда бежали, я не помню, если ты упал, тебя уже не поднимут. В убежище народу было не протолкнуться, многие растеряли своих детей…

Память маленькой девочки словно заблокировала происходящее в зимнем блокадном городе. Она не помнит, как очутилась в Приморском районе, откуда эвакуировали детей, как оказалась в Переславле-Залесском. Не помнит, почему оказалась вне семьи, только смутные мгновения прощания с сестрой, которая махала ей вслед рукой. Помнит, что у неё были сильно обожжены руки и одежда. Видимо, они с братишкой пытались согреться у буржуйки… Лица родителей и братьев, как ластиком стерло из памяти военное лихолетье.

По прибытию в Переславль ленинградские дети день-другой находились в Ленинской школе (школа № 1). В городе громкоговорители сообщали об их прибытии, и переславцам, кто может и хочет, предлагалось их приютить. По распределению Оля оказалась в 96-м детском доме, но пробыла там совсем недолго.

– Взяла меня одна женщина, её муж в это время был на фронте. Помню, как возле дома остановилась машина, с которой спрыгнул дядька в военной форме, а я бегаю и кричу: «Дяденька к нам во двор прошёл». А ребятишки выбегают и говорят: «Лёлька – это твой отец пришёл». Прихожу домой и вижу: мужчина снимает обмотки, ботинки. Я стою на порожке и думаю, что делать, дядька хмурый. Я ему: «Здравствуй, папочка». Он меня не приласкал.

Потом приёмная мама отправила меня купить шесть кусочков сахара. Там, где был Дзержинский клуб, продавали пайки, коржи, сахар, мармелад. Прибежала и думаю, куплю я лучше не сахарок, а что-то красивое и купила шесть кусочков мармелада. Заворачивать их было не во что, я их в ладошку – и назад. Бегу и думаю, вот папа обрадуется. Мармелад переложила из одной ладошки в другую и сладкую ладошку облизала. Бегу дальше, посмотрела, а мармелад блестит ещё лучше, я его в другую ладошку, а ту в которой он был, опять облизала.

Прибежала домой.  Ох, как мне досталось за этот мармелад! Отлупили здорово. Я забралась на печку, спряталась за трубой и сижу. Наступило время ужинать. Мама и говорит: «Вылезай, дочка, кушать». А я не слезаю. Только говорю: «Мамочка я не хочу кушать, нализалась с ладошки». Так они меня обидели. Родители стали ругаться. Отец говорил, чтоб она меня отдала обратно, мол, самим есть нечего. Мама заступилась: «С тобой жить не буду, а её не отдам». Вот тогда я немножко повеселела.

Приёмный отец работал в охране, в лагере для пленных немцев, которые строили Дом культуры. Мама завела корову. Я как могла ей помогала. Мне нужно было ходить через их территорию корову встречать, она паслась в стаде на поле, как раз за «Красным эхо». Бывало, брала морковки, полбуханки хлеба, чесночку и приносила этим немцам покушать, они меня всегда ждали. А мне местные ребятишки: «Лёлька, это фрицы, они твою мать убили, а ты их кормишь». А мне казалось, что я, как и они, в плену. Не чувствовала, что была у себя дома. Думала, что судьбы у нас одинаковые и злобы к ним не было.  

Ей было пятнадцать, когда она ушла в самостоятельную жизнь, работала, жила на квартирах. Совсем девчонкой ездила в Глебовское на уборку картофеля, волокала тяжеленные мешки с картошкой, а на складе в Берендеево корзины с урожаем.
С горечью Ольга Серафимовна поделилась наболевшим: несладко ей жилось в приёмной семье, праздников у неё в детстве не было, а душа была опустошена потерей близких, всего того, что было дорого.

– Всю свою жизнь я работала. Моя трудовая книжка вся в благодарностях. На молокозаводе отработала  двадцать лет и столько же на «Новом мире». Побыла даже предпринимателем. Возила товары из Юрьев-Польского, торговала. Не по душе пришлась мне эта спекуляция. До сих пор это не люблю.

В 1958 году вышла замуж, а в 1959-м эвакуированных ленинградцев стали возвращать домой. Помню, слушала радио, там сказали, что блокадниками считаются даже дети, которых впоследствии вывезли. Только тогда поняла, что имею статус блокадницы, а до того времени и не думала об этом. А у меня здесь уже было двое детей, дом начали строить. Да и никому из своих не рассказывала, что я из блокадного Ленинграда. Так здесь и осталась.

Когда я ездила в Ленинград, нашла Гатчинский паспортный стол, с помощью его сотрудников получила документы, подтверждающие мой статус и медали. Неделю там была, оплакала всё, что могла. Нас был целый автобус от молокозавода. Мужчина-экскурсовод, который водил нас по Ленинграду, рассказал, что каждый третий дом был разрушен, тут я не выдержала и закричала: это же моя родина! Плакал, помню, весь автобус.

В 2008 году была на экскурсии в Ярославле, нас возили на Леонтьевское кладбище, где покоятся наши блокадники. На здании железнодорожного вокзала видела табличку, сколько Ярославская земля приняла вагонов с живыми и мёртвыми блокадниками.

Когда закончилась война, ей было всего семь лет, осознание значимости великого Дня Победы пришло гораздо позже. Когда ленинградские дети уже были взрослыми и даже пожилыми, они стали собираться с земляками-блокадниками:  8 сентября – в день начала блокады и 27 января в день её снятия. Вышли две книги памяти, посвященные блокадному Ленинграду и запечатлевшие их воспоминания о родном городе и том страшном времени. Но боль из души у них не ушла до сих пор.   

Ирина Теплицкая
Владислав Ермаков, фото автора